— Лер, ты рискуешь, — предостерегает меня подруга. — Ты же совсем не знаешь этого Рустама. Кто знает на что он способен, если он уже играет нечестно.

Дашка просит меня быть осторожной, после чего отключается. Я нехотя поднимаюсь с теплой постели и иду принимать душ. Стою под теплыми струями воды и пытаюсь придумать запасной выход из сложившейся ситуации — но выхода нет. Я не была продуманной и расчетливой женой, которая могла копить на чёрный день втайне от мужа. Я была доверчивой, слабой и всецело доверяла своему Тимуру.

Сердце неприятно ноет при упоминании мужа. Перед глазами до сих пор стоит его искренняя, не сходящая с лица улыбка, его мелкие морщинки в уголках глаз, его угольные волосы, зачесанные назад. Мы прожили вместе всего восемь месяцев. Восемь прекрасных месяцев за время которых я впервые почувствовала, как моя непростая жизнь превращается в сказку про Золушку.

***

Всё в жизни идёт, меняется, кроме отца и его образа жизни. Я приезжаю к нему после обеда — как обычно привожу продукты, чтобы не помер с голоду и прохожу по грязной засоренной комнате. Папа спит свернувшись калачиком на полуразвалившейся раскладушке. Вокруг бутылки — много бутылок, засохшей еды, окурков и запах… от которого сильно тошнит. Я прикрываю шарфом нос и пытаюсь разгрести хотя бы что-то из накопившегося хлама, но когда, приподняв бутылку, замечаю под ней крупного таракана, тут же отпрыгиваю и визжу. Никогда не любила этих тварей.

Отец открывает глаза и пытается сфокусировать на мне своё внимание. Садится на раскладушке, потирает красные глаза. Выглядит он, конечно же, отвратительно, но я до сих пор помню его тем самым любящим Па, который был у меня до того, как мамы не стало. До того, как он сломался и начал пить. Слабый он, но точно не плохой. Именно поэтому я жалею его и привожу продукты.

— О, доча! Разве сегодня четверг? — смотрит на старый календарь, на котором до сих пор значится две тысячи седьмой год.

— Четверг, пап. Четверг. Я там продукты загрузила в холодильник — ешь, пожалуйста. Не смей менять на выпивку. Узнаю — опять запру тебя в больнице.

Отец усмехается, но перечить мне не смеет.

— А деньжат немного подкинешь? — с надеждой заглядывает в глаза.

— Даже не проси. Я давала тебе в прошлый раз. Кажется, ты просил на новые кроссовки. Где они, покажи?

— Лерк, ну что ты как не родная? — икает отец и приподнимается с раскладушки.

Идёт в мою сторону, слегка пошатываясь, и обдавая меня запахом перегара, лезет обниматься.

— Отстань, пап. Ты же знаешь — если тебе нужна одежда — я всё куплю. Продукты — тоже. Но денег от меня ты не получишь, даже не проси.

Лицо отца становится менее радостным. Он наблюдает за тем как я напяливаю на руки резиновые перчатки и быстро собираю мусор.

— Я ушла, — произношу, волоча за собой большие пакеты.

Наивно полагать, что в комнате заброшенного общежития для меня найдется место. Поэтому мне ничего не остается делать как вернуться в свой Подмосковный дом до приезда Тахирова.

— Ты это, дочь, не злись на меня, ладно? — проговаривает мне в спину отец. — Я же люблю тебя, знаешь? И безумно горжусь, что ты выросла у меня нормальной девкой.

Он точно так же говорил мне, когда меня забирали в интернат. Что любит и гордится. Что обязательно встанет на путь истинный и заберет меня к себе. Его обещаниям я больше не верю, поди не маленькая.

Я просто киваю и выхожу на улицу, на свежий воздух, где могу наконец вдохнуть полной грудью.

****

Двадцать четыре часа после оглашения моего личного приговора заканчиваются ровно в шесть вечера. Я надеваю на себя чёрное обтягивающее платье и собираю светлые волосы в высокий хвост. Обуваю ноги в туфли-лодочки, на губы наношу красную помаду. Спускаюсь на первый этаж своей гостиной и сажусь за большой обеденный стол за которым мы любили ужинать по выходным.

Спустя десять минут нервного ожидания слышится шум подъезжающей машины. Одной, затем другой. Сердце то падает в пятки, то поднимается вверх. Руки дрожат от волнения, и чтобы скрыть свой страх, который окутывает моё тело, я убираю их под стол. Нужно показать этому Рустаму, что я ничего не боюсь. Его не боюсь.

Хлопает входная дверь, слышатся тяжелые шаги в прихожей. Рустам приехал явно не один. Я делаю глубокий вдох-выдох и замираю от шока, когда в дверном проёме моей гостиной показывается… Тимур. Вернее, точная его копия. Один к одному, словно погибший муж восстал из могилы, будто приехал ко мне и всё сейчас будет по-прежнему.

Рустам даже не удивляется, когда видит меня за столом. Во всяком случае ни один мускул не двигается на его лице. Он твердым шагом проходится по гостиной сунув руки в карманы брюк, осматривает стены, мебель, мельком проходится по моему лицу и встречается со мной взглядами. Его чёрные глаза больно царапают душу — мне хочется подняться с места, броситься ему на шею и сказать: «Тим, как же я скучала!». Но он — только копия. Темная копия мужа, которая не имеет ничего общего с моим добрым и веселым Тимуром.

Глава 2

Но он — только копия. Темная копия мужа, которая не имеет ничего общего с моим добрым и веселым Тимуром.

Я стойко выдерживаю его суровый взгляд, но ощущаю, как от страха по позвоночнику струятся капельки пота. Зря я решила, что справлюсь с ним. Если Рустам захочет — то прямо сейчас меня раздавит как мелкую мошку. Раздавит, выбросит и никто даже не кинется меня искать, потому что нет у меня никого. Разве что кроме Дашки.

От осознания возникшей опасности сердце грохочет словно ненормальное, но выбора у меня нет — либо протестовать ему, либо сдаться и прямиком на улицу.

— Я не люблю объяснять дважды, — в глухой тишине его хриплый баритон звучит слишком громко. — Что тебе было неясно в словах юриста?

Кажется, мы не переходили на «ты», но сказать ему об этом пока не решаюсь. Соберись, Валерия. Скажи ему всё, что хотела сказать — что он сейчас, гад невоспитанный, топчется по белому ворсистому ковру в своих дорогих лакированных туфлях, в то время как ты, буквально два дня назад, самостоятельно драила его щеткой, стоя на четвереньках. Но слова будто застывают в горле. Я открываю рот и из него летят только обрывки заранее обдуманных мною фраз. Жалкие обрывки, которые звучат совсем неубедительно.

— Рустам, я — жена Тимура. Не знаю, что произошло с документами, но этот дом покупался также и на мои личные деньги, поэтому я отсюда никуда не уйду.

Он молчит и внимательно всматривается в моё лицо, словно я выставочный в музее экспонат. Проходится по моим светлым волосам, по глазам, несколько дольше задерживает взгляд на губах и опускается чуть ниже, в область декольте. Матушка-природа не обделила меня и с барского плеча подарила прекрасную упругую тройку. Я всегда ими гордилась, но сейчас мне почему-то хочется надеть паранджу и закрыться от цепкого оценивающего взгляда Рустама.

— Этот дом принадлежит мне. И всё что находится в нём — тоже, — произносит он строгим голосом, а я внимаю каждому его слову.

Ведь от него сейчас зависит, что будет со мной дальше. Как я буду жить дальше и буду ли.

— Это неправда, Рустам! — щеки становятся пунцовыми, кровь разгоняется по венам и кажется, что если я сейчас не выскажусь, то меня просто разорвёт от несправедливости происходящего. — Я продала свою единственную принадлежащую мне квартиру, которая досталась мне от бабушки. Вложила деньги в этот самый дом. У меня ничего нет и идти мне тоже некуда.

Голос немного дрожит, но я беру себя в руки. Терять мне уже нечего.

— Мне не нужны домработницы, — отвечает он невозмутимым тоном.

— Это мой дом с Тимуром, — твержу я. — Он купил его для нас, я вложила сюда все свои силы и финансы. У меня были документы на недвижимость, я не вру, но сейчас они куда-то исчезли.

Рустам твёрдой походкой проходится по гостинной, тараня моё сердце сильнее и грубже — у него даже морщина между бровей точно такая же как у Тима. И родинка на виске. Боже мой, неужели бывают настолько похожие люди? При этом одного я безумно люблю, а другого — презираю и ненавижу.