— Здравствуй, Валерка, — слышу голос папы откуда-то справа.

Повернувшись замечаю отца, который собирается забивать в стену гвозди. Картину собрался вешать — с цветами, ирисами. С ума сойти можно.

— Привет, пап, — здороваюсь с ним и не верю в то, что этот мужчина с гладковыбритым лицом и есть мой отец.

Его вряд ли сейчас можно назвать изменившимся донельзя — всё же годы алкогольной зависимости дали своё — отец выглядит значительно старше своих лет.

— Вытирай ноги о коврик и проходи, — он хмурит лоб, ударяет молотком о гвоздь и даже не промазывает.

Тук-тук-тук. Чёткие удары отдаются легкой болью в области висков. Я думаю о том, что возможно сошла с ума — что наконец-то нашла пристанище для своего из крайности в крайность кидающегося мозга. Удары заканчиваются и воцаряется немая тишина. Отец довольный собственными стараниями чешет затылок и вешает картину на гвоздь, создавая мнимый уют в собственном бараке.

— Не криво? — спрашивает, кинув на меня короткий взгляд.

— Нет, всё хорошо, — отвечаю, будто очнувшись.

Прохожу по комнате, осторожно ступая ботинками по деревянному полу, словно боюсь, что занесу сюда грязь из улицы. Сколько я не была у него? Кажется, два месяца. Что могло произойти такого за это время, я могла только догадываться. И даже завидовать, что кому-то удалось заставить его встать на путь истинный. Кому-то, но не мне.

— Я тут продукты принесла, — произношу ошарашенным голосом и ставлю пакеты на стол.

— Спасибо, Валерка, — папа подходит ближе и мой тонкий нюх всё же улавливает запах перегара.

Нет, я не сплю и даже не сошла с ума. Это правда мой отец и он по-прежнему пьет. Вот только он стал каким-то холеным, ожившим. Его ранее безжизненные глаза светятся от счастья и это точно не от выпитого алкоголя. Крупы складываю в верхнюю тумбу, мясо и консервы кладу в холодильник.

— Я уже соскучился по твоим рыбным консервам. Не знаю, где ты покупала их, но они просто объедение, — улыбается папа своими желтыми зубами.

Он соскучился по моим рыбным консервам, надо же. Не по мне, а по консервам… тряхнув головой продолжаю раскладывать продукты по полкам. Нахожу внутри холодильника тефтели и квашенную капусту.

— Как дела, пап? — спрашиваю невзначай. — Меня так долго у тебя не было, поэтому, признаться честно, я очень сильно сейчас удивлена.

Молчу, что за то время пока мы не виделись у меня произошли кардинальные перемены. Должно быть ему не интересно, что я родила дочь, которая за такой короткий срок успела побывать на грани жизни и смерти.

— Я теперь живу не один, Валерка, — произносит отец и достает из кармана мятую пачку сигарет без фильтра.

Чиркает спичками, подкуривает и затягивается вонючим дымом, выпуская изо рта плотные колечки один за другим.

— Женщина у меня появилась. Клавой зовут, — его губы при этом расплываются в какой-то блаженной улыбке.

Я должна радоваться его переменам. И я правда пытаюсь это сделать. За те двенадцать лет после смерти мамы он всё-таки обрел своё счастье. Вдруг, если бы он встретил свою Клаву сразу же после тяжелой утраты, он никогда не опустился бы на то дно, в котором ещё недавно бывал?

— Надеюсь, что ты счастлив, пап. А пить всё же прекращай… — заканчиваю раскладывать продукты и направляюсь на выход. — Не каждой женщине нравятся пьющие мужчины.

— Да я и не пью, Валерка! — возмущается отец. — Разве одна чекушка в сутки — это доза для взрослого мужика? Тьфу, пустяк!

Он машет рукой в мою сторону, а я качаю головой и берусь за ручку двери.

— Постой, доча. А ты как живешь? — отец словно вспоминает о моем существовании и что-то болезненно сжимается в области грудины.

— Всё хорошо, пап, — лукавлю я.

Конечно же, я молчу о том, что дико запуталась в себе и окружающих. О том, что давно потерялась в этом огромном и несправедливом мире. Не говорю о том, что порой мне одиноко и пусто без родительской поддержки. Бесшумно вздыхаю, потому что всё равно моё признание ничего не изменит.

— У тебя внучка родилась, — произношу с болезненным комом в горле. — Надей назвала…

— Надей? — глаза отца удивленно расширяются. — Прямо как мать…

— Как мать, да, — киваю и грустно улыбаюсь ему в ответ.

Он ненадолго задумывается — обводит взглядом комнату и спрашивает:

— Скажи, а я смогу её увидеть? Знаю, что никудышней я дед… но может не поздно что-то исправить?

Я смотрю на посвежевшую комнату и закусываю губу. Я была бы не против, если бы отец увидел Надю. Более того, мне бы очень хотелось, чтобы они познакомились. Возможно при других обстоятельствах и определенно не здесь. Но как это сделать, если Тахиров не выпускает мою дочь за территорию особняка?

— Я подумаю, как можно устроить вашу встречу, — проговариваю напоследок. — А сейчас мне пора, пап.

***

Домой я еду в некотором смятении. Я же никогда не верила в то, что отец когда-нибудь станет нормально жить, по-человечески. Не верила в то, что когда-нибудь Клава разбудит в нем давно умершие чувства. А она верила в него, должно быть. Верила ему…

За окнами уже изрядно темно, когда автомобиль въезжает на территорию особняка. Я открываю дверцу, кутаюсь в теплое пальто, прячась от пронзительно ветра и быстро перебирая ногами забегаю в дом, в котором тепло, уютно и пахнет тыквенным пирогом. Во рту моментально скапливается слюна, а желудок громко урчит, требуя пищи.

Повесив пальто в прихожей и скинув с себя сапоги, несмотря на разбушевавшийся голод, я быстро бегу по ступеням на второй этаж. В комнату к своей дочери. К единственному человечку, который любит меня вопреки. Уже соскучилась по её пухлым ладошкам и сладким щёчкам, по её чудесному молочному запаху и живой непонятной пока речи.

Когда я подхожу к комнате, где ещё днем оставила малышку с Ольгой Семеновной, то слышу оттуда голос Рустама. Сердце замирает от неожиданности, а ладошки моментально становятся мокрыми от волнения. Я бесшумно подхожу к двери и подглядываю в дверную щель.

Тахиров стоит в своем дорогом деловом костюме и как-то особенно трогательно держит мою Надюшку в сильных руках. Уж я убедилась в том, что они у него действительно сильные… Щеки покрываются румянцем, но оторвать от них свой взгляд я уже не могу. Больше не чувствую исходящую от него опасность — сейчас от Рустама веет каким-то особым теплом. На секунду представляю, как бы Тимур держал нашу дочку на руках. Как заботился бы о ней, как любил… Пусть каким бы он не был неверным мужем, отцом, я уверена, он был бы отличным.

Я бесшумно толкаю дверь и прохожу в комнату, в которой царит полумрак. Рустам поворачивается ко мне лицом с дочкой на руках и смотрит спокойным равнодушным взглядом, а у меня всё сжимается внутри от его присутствия. Всё еще свежи в моем сознании воспоминания той ночи, когда мы вместе плавали в бассейне. Возможно, для Тахирова это был просто секс и просто слова…

— Привет, — улыбаюсь, опираясь лбом о дверной косяк.

— Здравствуй, Лера, — произносит Рустам, не собираясь оправдываться что и почему он делает в нашей комнате.

Словно всё так, как и должно быть. Я устало снимаю с себя шарф и бросаю его в кресло. В комнату тут же входит Ольга Семеновна и увидев меня, покрывается красными пятнами.

— Лерочка, ты уже вернулась? Я бегала за водичкой для Надюши. Вот попросила Рустама Ильдаровича приглядеть за малышкой.

— Хорошо, Ольга Семеновна. Я дальше сама справлюсь, спасибо, — отвечаю спокойным голосом под пристальный взгляд Рустама.

Няня ставит бутылочку с водой на тумбу и, пожелав нам приятного вечера, уходит. В комнате ненадолго воцаряется тишина, которая неожиданно прерывается тогда, когда дочка решает срыгнуть прямо на дорогой костюм Тахирова. Я в ужасе закрываю рот ладонью и бросаюсь к малышке. Забираю её из рук Рустама, осторожно вытираю испачканный ротик и кладу в электоркачели, где дочка агукает как ни в чем не бывало и теребит ручками игрушки.

— Прости, у неё такое часто бывает, — подхожу со влажными салфетками к Рустаму и начинаю отчаянно тереть ворот его пиджака.